Какого черта сердца замотали тряпками
В начале 2016 года Европейский Университет в Санкт Петербурге издал книгу объемом в 399 страниц с желтой продолговатой рамкой на сиреневой обложке:
МИХАЙЛЬ СЕМЕНКО и Украинский Панфутуризм. Манифесты. Мистификации.
Статьи. Лирика. Визиопоэзия.
В эти месяцы, когда военные действия на востоке Украины уже превратились в будни, сиреневый томик перевода Михайля Семенко (1892-1937) на книжных прилавках российской столицы смотрелся как минимум вызовом. Действительно, если полистать эту книгу, может показаться, что вызовы сыпятся с ее страниц. Тексты и графика Семенко бросали их во все направления: прошлому и настоящему, языку и форме, социальному строю и даже самому Тарасу Шевченко. Об этих вызовах «хфуториста»1, «деструктора», марксиста, поэта Семенко хотелось бы сказать пару слов – вместо предисловия.
«Искусство – это процесс поиска и переживания, без осуществления», писал 21-летний автор в своем манифесте «Кверофутуризм».
«Абсолютное знание, к которому стремится знание относительное (познание), возможно только в будущем. Поэтому оно футуристическое. Искусство же это настоящее, моментальное. Что такое футуризм в искусстве? Искусство футуристично в том смысле, что оно есть стремление к глубочайшему и наиболее близкому, к широчайшему и, одновременно с тем, наименьшему, без цели осуществления, нахождения (исключая искусство [называния] – стиль бесконечно умножающихся категорий.»2
Язык – это процесс свершения противоречий, а не данность или простое средство выражения. Несмотря на скандальную карьеру первого поэта футуриста Украины – прерванную, однако, военной службой во Владивостоке и гибелью брата, художника Василия Семенко, – Михайль является один одной из самых многогранных литературных личностей 20 века. Революционер и мистик, шут и новатор Семенко сотрудничал с театром «Березиль» Леся Курбаса и Одесской кинофабрикой ВУФКУ.
«Я весь тремчу від сміху – вигляд твій чудовий, чоловіче! Ой, та з тобою ж пекельно весело! ...Ах, з тобою страшенно тоскно... Я не хочу з тобою говорити. Ти підносиш мені засмальцьованого Кобзаря й кажеш: ось моє мистецтво.»3
Тяга к противоположностям, разрывающая субъект на части, расслаивающая сознание и не дающая осуществить даже малое функциональное действие, пожалуй, самая постоянная черта текстов Семенко. Она же есть их внутренняя энергия: эта одержимость «процессом» и «поиском без осуществления» – работа языка, ставшая самим принципом превращения, – не была простой этикеткой творческого «я». «Не все расстаются с собой, чтобы увидеть себя в третьем лице», писал Семенко под глумливым псевдонимом Анатоль Цебро:
«Не все понимают, чью волю они вершат, – особенно в современной ситуации теоретическо-художественной путаницы и предвзятости к названиям и этикеткам. А это препятствует стремлению к организованной, общей акции, к групповой работе.»4
Раздвоенность и противоречивость поведения входила в те годы в научное определение глубокого психического кризиса – так называемого «истерического припадка». Подобным образом его определил профессор Владимир Бехтерев, основатель Нейропсихологического института в Петербурге, где Семенко учился с 1911 по 1914 гг. Психиатр, исследователь и теоретик гипноза, экспериментировавший с фотографией и кинозаписью, автор Внушения и его роли в общественной жизни и Коллективной рефлексологии – Бехтерев без сомнения имел немалое, по сей день, однако, до конца не исследованное влияние на работу Семенко. Еще до революции поэт первым заговорил о выражении коллективного сознания в украинском искусстве. Писать не для масс, быть не оратором, а видеть поэзию в роли инструмента проявления коллективного сознания. Коммунист, эксцентрик и противник национальной культуры Семенко пытался материализовать в поэзии то, что Маяковский позже назвал социальным заказом.
«Переход в коллективистскую эпоху необходимо материализовать. Перед нашими глазами – мир обобщений и величия человеческого духа в борьбе с природой. Перед нашими глазами не ровные, гладкие строчки, характерные для тонкой индивидуальной черты тончайшего музыкального нюанса, – перед нами массивы, гигантизм, напластование слоев, вершины гор, океаны, континенты… Масштаб нашего мышления изменился. Мы обобщаем. Мы швыряемся суходолами, мы мыслим интегралами. Должно было это отразиться на приемах материализации в поэзии? Должно было, и это отражается. Нужно найти другой способ написания стихов, чтоб писать не первичными понятиями, а понятиями интегрированными – обобщениями. А это значит, что нужно отбросить то, что называется «стихом», нужно сдать в архив уже ненужную вещь – поэзию. Таким образом, исходя из идеологии, мы приходим к новому приему воплощения.»5
На практике Семенко необходимо понимать эту «идеологию» не как догму, а скорее как форму необратимого и азартного эксперимента, принципом которого является «движение» форм и их «переживание».
За свою короткую жизнь Семенко опубликовал более тридцати книг, большинство из них являлось экспериментальной и визуальной поэзией, а также лирической драмой, культуркритикой и теорией. В течении трех лет, с 1927 по 1930, Семенко издавал журнал «Новая Генерация», вынужденный, однако, в 1931 году самораспуститься. Его участникам пришлось вследствие репрессивных советских кампаний написать серию покаянных писем.
В 1937 году, в разгар сталинских репрессий, Семенко была инкриминирована контрреволюционная деятельность в сфабрикованной «Украинской фашистской националистической террористической организации», а также обвинение в «участии в троцкистском блоке».6 Осенью 1937 года Семенко был приговорен к смертной казни. Его имя, как и имена многих других писателей Расстрелянного возрождения, не упоминалось до реабилитации в 1957 году. Первое переиздание состоялось в 1985 году в серии «Библиотека поэта» издательства «Радянський письменник».
"Какого черта сердца замотали тряпками" - цитата из перевода поэмы Семенко «Осень». Из сборника: Михайль Семенко и Украинский Панфутуризм. Манифесты. Мистификации. Статьи. Лирика. Визиопоэзия. Москва, 2016, стр. 255-256.
1. Хфуторист – ироничное самоопределение, понятие, упоминаемое Семенко в стихотворении «К выходу томов моего «полного собрания сочинений». Цитата из стихотворения Семенко в переводе Андрея Россомахина.
«Найдутся моськи, что будут плеваться,
имитируя
«революционность» свою:
хватит терпеть мол хфуториста нахальство,
и чуждую нам его пачкотню»
Из сборника: Михайль Семенко и Украинский Панфутуризм. Манифесты. Мистификации. Статьи. Лирика. Визиопоэзия. Москва, 2016, стр. 269
2. Семенко М., «Кверофутуризм» (1914), Михайль Семенко и Украинский Панфутуризм. Манифесты. Мистификации. Статьи. Лирика. Визиопоэзия. Составлен и переведен с украинского Анной Белой и Андреем Россомахиным. Москва, 2016.
3. Семенко М., «Сам», Кверо, нр. 1, 1914.
4. Цебро А. [Семенко М.] Футуризм в украинской поэзии (1914-1922). Семафор у майбутнє, 1922, нр. 1, стр. 41.
5. Семенко М., «Поезомалярство», Семафор у майбутнє. 1922. № 1. С. 31–36.
6. Анна Белая, «Панфутуризм. Между авангардистским бунтом и социальным водительством», Михайль Семенко и Украинский Панфутуризм, стр. 35.
Михайль Семенко
Сам.
Ей ти, чоловіче, слухай сюди! Та слухай же ти, чудовий цілком! Я хочу сказати тобі декілька слів про мистецтво й про те, що до нього стосується – тільки декілька слів. Немає нічого ліпшого, як розмовляти з тобою про мистецтво, чоловіче. Я берусь руками за боки й регочусь. Я весь тремчу від сміху – вигляд твій чудовий, чоловіче! Ой, та з тобою ж пекельно весело!
...Ах, з тобою страшенно тоскно... Я не хочу з тобою говорити. Ти підносиш мені засмальцьованого "Кобзаря" й кажеш: ось моє мистецтво. Чоловіче, мені за тебе соромно. Ти підносиш мені заялозені мистецькі "ідеї" й мене канудить. Чоловіче. Мистецтво є щось таке, що тобі й не снилось. Я хочу тобі сказати, що де є культ, там немає мистецтва. А передовсім воно не боіться нападів.
Навпаки. В нападах воно гартується. А ти вхопивсь за свого "Кобзаря", від якого тхне дьогтем і салом, і думаєш, що йoгo захистить твоя пошана. Пошана твоя його вбила. Й немає йому воскресення. Хто ним захоплюється тепер? Чоловік примітивний. Якраз вроді тебе, показчиком якого є "Рада". Чоловіче. Час титана перевертає в нікчемного ліліпута, і місце Шевченкові в записках наукових товариств. Поживши з вами, відстаєш на десятиріччя.
Я не приймаю такого мистецтва. Як я можу шанувати тепер Шевченка, коли я бачу, що він не під моїми ногами? Я не можу, як ти, на протязі місяців витягувати з себе жили пошани до того, хто, будучи сучасним чинником, є з'явищем глибоко відразливим. Чоловіче, я хочу тобі сказати, що в сі дні, коли я отсе пишу, гидко взяти в руки нашу часопись. Якби я отсе тобі не сказав, що думаю, то я б задушився в атмосфері вашого "щирого" українського мистецтва. Я бажаю йому смерти. Такі твої ювилейні свята. Отсе все, що лишилось від Шевченка. Але не можу й я уникнутй сього святкування.
Я палю свій "Кобзар".
І.
Мої пісні свiтлосрiблянії
На нитках казоньки співучої
Летять в просторости незнанії
У блисках хуги нестерпучої.
Там зіроньками десь роскидані
Мої надїї світлозорені.
Тут, біля вас, вони не видані
Слова тих казок непокорені.
Мої чуття земнотомливії
Ажурним димом в небо тягнуться
І там в фантази самотливії,
В поези дивнїї складаються.
В звук віоліноньки співучої
Втіляю образи весняніі,
В сонати ніченьки блискучої
Мої пісні світлосріблянії.
II.
У човні казки чарівної,
На хвилях легкокрилосну
Без пoчуття душі сумної
Сплелися в мрію голосну.
В гойданні теплім засипаю.
Все важча й важча голова.
І ледве-ледве зачуваю
Якісь відривчасті слова.
І сниться сон мні тепловійний.
Ніби в коханки на колінях
Я п'ю цілунок безнадійний
У тихомрійних, теплих тінях.
І я проснувсь від чудосну.
І зникли казки хвилі ясні.
І ту красуню чарівну
Покрили плями невиразні.
IIІ.
Ось я схилився на коліно.
До твоїх ніжок доторкнувсь.
Я умираю, Ізеліно!
Життя від щастя я позбувсь.
Струмки-струмочки з серця ллються.
Огнем зайнявся небосхил,
Всі барви на лиці сміються
І повні ніжних-ніжних хвиль.
А почутте таке шалене.
Так ніби повне теплих снів
Ти упадеш, впадеш на мене,
Щоб я в екстазі занімів.
Молюсь тобі я, Ізеліно!
Життя коханко чарівна.
І становлюся на коліно
Палкий і ніжний аж до дна.
Прийди, схнлись, моя коханко!
Русокосою оточи.
Тебе кохаю я так палко.
Живу й кохаю я, сплючи,
Я умираю, Ізеліно!
Життя від щастя я позбувсь:
Бо як схилився на коліно
До твоїх нїжок доторкнувсь.
І полум'ям увесь зайнявся
В імлі далекий небосхил
І палом ніжним обмінявся
3 очей струмками темних хвиль.